Software & Systems

— Мусоргского любите?

Кадровик, принявший у Грстта заявление о приеме на работу, задал этот вопрос таким тоном, словно от ответа зависело все дальнейшее. Между тем. глядя на сидевшего перед ним чиновника, Гретт никогда бы не подумал, что тот разбирается в музыке, осведомлен в ее истории, тем более знаком с творчеством известного теперь лишь ценителям русского композитора, жившего три столетия назад. Ясно было, что слово «Мусоргский» служит здесь кодом некой щекотливой альтернативы, характеризующей позицию человека. Что это за альтернатива'.' Какой ответ благоприятствовал бы решению его судьбы? Гретт ответил как можно более бесстрастно:

—  Уважаю...

—  Уважаете? Значит, не любите? Не увлекаетесь? Не прослушиваете?

Гретт хранил молчание, которое можно было истолковать как сдержанное «дал.

—  Ну, заходите денька через два, — сказал кадровик, вкладывая заявление Гретта в папку с его доку ментами. — Я думаю, к этому времени с вашими бумагами все уже будет в порядке и вы сможете при ступить к приемным испытаниям. Да, кстати, где вы учились?

—  Во Фьютоне.

Гретт привык произносить это слово с гордостью, но сейчас и ему не придал никакой окраски. На всякий случай.

•

На приемных испытаниях Гретту был предложен перечень из 64 музыкальных произведений. Требовалось выбрать из них 8, расположить в какой-либо последовательности и проследить за их воспроизведением, улавливая дефекты звучания.

Если бы существовала карта Страны музыки, то строчки предложенного перечня наметили бы на ней весьма запутанный маршрут: от Моцарта к Гершвину, от Рамо к Вагнеру, от финала Шестой симфонии Чайковского к шлягеру детских лет Грстта в исполнении теперь уже всеми забытого Личчи.

Сразу за ним в списке следовал Перголези. Как-то раз во Фьютоне на одном из лабораторных занятий Гретту довелось поработать с двумя сонатами этого композитора. Гретт заштересовался им, но больше никаких вещей Перголези отыскать не смог — записи его музыки были чрезвычайной редкостью. Встретить одну из них здесь, на экзамене, было приятной неожиданностью. Может быть, с Перголези и начать?

На пульте воспроизводящей системы имелось добрых два десятка рычажков и ручек, с помощью которых можно было регулировать различные параметры звучания. Но не было ни одного индикатора, отображающего значения этих параметров. Такие приборы находились на пульте приемной комиссии. Там же были индикаторы,

демонстрирующие нервное состояние того, кто управлял воспроизводящей системой. Перед началом испытания Гретту аккуратно налепили датчики, заботливо проверили их контакт с телом.

Состоявшая из пяти человек комиссия находилась за толстой прозрачной звуконепроншчаемой перегородкой.

—   Ну, что ж вы не составляете свою программу? — спросил один из пятерых, сидевший по правую руку от председателя комиссии, — величественный старец с алебастровым лицом. По его манере дер жаться было видно, что он выше по положению, нежели есс остальные. Гретт видел, как он шевелит губами, но звук раздался совсем с другой стороны ■—из громкоговорителя, висевшего над воспроизводя щей системой.

—   Студенческая привычка: хотел подумать перед ответом, — произнес Гретт с оправдывающейся улыбкой. Он умел придавать ей обаятельность.

Вид холодно отсвечивающей перегородки напомнил ему: идет испытание. Список, который он вскоре составил, был подобен палитре художника, когда се чистят и яркие краски смазываются в однообразно блеклый тон. В свою программу Гретт включил вещи, которые часто звучали в концертах, но не собирали ни восторженных, ни уничтожающих откликов. Среди выбранных им произведений не было и двух совпадающих по времени создания, жанру, составу исполнителей.

Гретт не мог знать, как уже этим расположил к себе членов комиссии. Выражение их лиц было все таким же, внимательно-строгим. Но по переговорным строчкам на пульте уже поплыли светящиеся фразы:

—   Неплохой вкус.

—   Широкие интересы.

—   Уравновешенность симпатий.

К концу испытания, когда на пульте, за которым сидела комиссия, загорелись суммарные сигналы от датчиков нервного состояния испытуемого, вдоль переговорных строчек прокатилась волна всеобщего удовлетворения ых> поведением:

—   Отличная концентрация внимания.

—   И какая стабильная: практически не зависит от рода музыки.

—   Великолепное отсутствие порывов, чистые манил, без эмоций.

Прозрачная перегородка поднялась, и Гретта пригласили к пульту приемной комиссии. Во время короткого собеседования его спросили, когда и как он заинтересовался музыкой («В школе, на музыкальных уроках», — ответил Гретт), приходилось ли ему самому чинить свою домашнюю воспроизводящую аппаратуру («Не помню такого случая, кажется, всегда отдавал в ремонт», — пожал плечами Гретт и был очень доволен, что двое из экзаменаторов одобрительно кивнули), какие у него любимые композиторы (Гретт вспомнил кадровика, принявшего его заявление, и сказал: «Особенно любимых нет»).

Председатель комиссии встал и с лучезарной улыбкой поздравил Гретта с принятием в число сотрудников Центра. Коренастый мужчина, сидевший по левую руку от председателя, протянул Гретту листок бумаги и попросил подписать. Это было обязательство хранить в строжайшей тайне все касающееся работы Центра.

•

Рабочий день Гретта напоминал приемное испытание: в течение нескольких часов одно за другим звучали заказанные со вчерашнего дня музыкальные произведения различных форм, в том числе крупных, и нужно было вслушиваться в поток звуков, регулировать его течение, стремясь к предельной чистоте и гармоничности.

к К концу недели Гретт получил контрольный бюллетень, где перечислялось все прослушанное им за истекшие дни. Текст был отпечатан темно-оливковой краской, обычной для текущей служебной документации. В лесенке строчек выделялась одна, напечатанная кармином: в ней говорилось, что произве-йия Перголези заказывались трижды. Кармин, согласно принятой цветовой символике, был цветом ) предупреждения. Гретт понял: слишком частое обращение к творчеству одного композитора нежелательно:. Как разумный человек, он решил не искупить судьбу и заказывать Перголези

 лишь по

разу в неделю: так все его произведении, указанные в каталоге Цевтра, можно будет прослушать за полтора года.

Больше кармин не появлялся в его бюллетенях.

•

Они с противоположных сторон подходили к одному и тому же столику в большом зале столовой Це1гтра, и Гретт издалека узнал шедшего ему навстречу пожилого мужчину, хотя не видел его несколько лет:

— Здравствуйте, Марг-эйч...

Грстт прибавил к его имени частицу вэйч», символизирующую уважение к возрасту и образованию: все-таки Марг был одним из тех, кто его учил. И удивился, увидев, что тот протянул ему руку, как равному.

...Было это еще в студенческие годы. Mapj вошел в их аудиторию вместо заболевшего преподавателя. Осведомился, что было пройдено до сего дня, вкратце изложил положение следующего раздела курса, написал на доске условие задачи, но не стал, как принято, решать ее, поясняя подходы к подобным примерам, а сказал:

— Попробуйте решить сами. Тот, кто найдет решение первым, выйдет к доске и покажет его, а мы ) обсудим я найдем, если сможем, лучшее.

| И медленно пошел между столами, заглядывая в тетради.

I Задачи следовали одна за другой, предоставленные, как и первая, для самостоятельного решении. Грегт отмстил про себя, что каждый из его сокурсников хотя бы раз был первым среди решивших очередную задачу. Может быть, этот новый преподаватель с таким расчетом и придумывал свои задания, вслушиваясь в реплики студентов, раздававшиеся при обсуждении результатов все оживленнее? Марг давал каждому возможность высказаться, хвалил тех, кто выступил удачно, и лишь однажды не одоб-

. рил ни одного из предложенных решений.

— Но ведь ответ такой же, как в задачнике! — недоумевающе заметил кто-то.

— Я бы посоветовал вам, — возразил Марг, — заглянуть не только в ответы, в конец книги, но и в начало, на первую страницу. Видите год издания? Книга вышла в этом году; вы и ваши ровесники —

 первые, кто работает с нею. Почему бы не помочь авторам сделать второе издание задачника лучше первого? Задачу можно сформулировать немного иначе, и она станет гораздо интереснее, по-моему. Давайте попробуем поискать другую формулировку, и если она покажется нам более удачной, сообщим , ее авторам киши...

За едой Марг засыпал Гретта вопросами: как он устроился на новой работе, нравится ли, давно ли он ) из Фыотона, где сейчас его сокурсники... Ответив, Гретт решил спросить сам: I — А как вам? Нравится здесь?

— Преподавателем я считался неплохим. — уклончиво начал Марг, — потому меня и взяли сюда, ду- I мали, что и как специалист я подойду. Но оказалось...

Стены зала и все находившиеся в нем предметы, повинуясь сигналам хроматического поля, плавно сменили теплую коричневато-желтую окраску на холодноватую серо-оливковую. Обеденный перерыв кончился. Марг торопливо поднялся с места:

— До встречи!

•

Музыка была лишь внешним проявлением напряженной работы Центра. Со всей планеты в него по-| ступала информация о производственных процессах, протекавших на крупнейших предприятиях. Где-то зa тридевять земель могла работать атомная электростанция, завод искусственного волокна или какое-то другое предприятие. Информационные сигналы, представлявшие его реальную модель, поступали в Центр, преобразовывались в цифровой код, который затем переводился в цифровые модели музыкаль-,ных произвсдсний. А дальше они поступали в синтезаторы и превращались в созвучия. Ход производ-ства таким образом «проигрывался» в виде музыки, а все нарушения вызывали определенные искаже-

ния звука. Устраняя эти искажения регулировкой, можно было восстанавливать нормальное течение

производства.

В прежние времена такую работу выполняли диспетчеры — вечно утомленные люди,  воспринимав' шие и перерабатывавщие огромные потоки зрительной информации, которую доводили до них лампочки и указатели, индикаторы и экраны То была изнуряю

щая и напряженная работа, превратившаяся сейчас почти в развлечение. И вот что удивительно: наделенный абсолютным слухом человек выполнял регулировку посредством музыки точнее и надежнее, чем управляющие машины!

Была у подмены чримой информации музыкой и другая положительная сторона. Раньше эта информация непосредственно отображала ход производства, и, воспринимая ее. любой диспетчер мог судить о течении любого технологического процесса, поддаваясь соблазну размышлений о его совершенствовании и выдвигая предложения на этот счет. Пестрота и некомпетентность этих бесконечных предложений были поистине удручающими!

Немногим более столетня назад появилась статья молодого инженера Пейка «О природе связи между математикой и музыкой». Она ознаменовала революционное обновление сразу двух крупнейших научных направлений. Подход Пейна позволял по-новому изложить аксиомы математики и был в этом смысле столь же этапным, как работы Евклида и Лобачевского. Математика получила новый мощный импульс для своего развития. Вместе с тем концепция Пейна послужила отправной точкой для аксиоматизации эстетики и таким образом привела к решению проблемы, остававшейся столько веков неприступной.

Признание пришло к Псйну не сразу. Нападки и насмешки, вызванные нокизной его взглядов, заставили его оставить крупное столичное предприятие и уехагь на преподавательскую работу в мало кому известный тогда городок Фыотон, Положение круто изменилось лет тридцать спустя, когда молодым последователям Пейна удалось наладить производство искусствен пой древесины, регулируемое посредством музыки. С этого началась радикальная перестройка мировой индустрии, управлять которой при ее невероятно возросших масштабах становилось все сложнее. Методика Пейна внесла в нес желанную стабильность и слаженность. Перестройка шла нелегко, растянулась на два с лишним десятилетия, но завершилась полным успехом.

Пейн, увенчанный запоздалой славой, в последние годы своей жизни был ректором Фьютона. Ему было поручено организовать там подготовку инженеров, чтобы перевести индустрию на новые рельсы, и операторов, которые управляли бы ею из нескольких Центров. Лишь много позже таких специалистов начали готовить в других вузах. В числе первых иногородних учеников Пейна был Смайс, тогдашняя гордость Кембриджа, нынешний директор Центра, в котором работал Гретт, — тот величественный старец, который обратил на себя внимание в день приемного экзамена.

Управляющие Центры были равномерно распределены по всем часовым поясам Земли и объединились информационными каналами. Это позволяло автоматически переводить управление каким-либо производством с Центра, завершающего свою работу, на другой, начинающий ее.

Начало работы везде было одним и тем же: в полдень. Таким образом обеспечивалось непрерывное круглосуточное функционирование всей управляющей системы.

Программы, «связывавшие» определенное производство с определенным музыкальным произведением, были разнообразны. Непрерывная разливка стали могла звучать то голосом Марио Личчи, а то мелодиями опер Вагнера; газификация сланцев — то прелюдиями Шопена, а то фортепианными сонатами Грига. Но разные произведения, включенные оператором в свою программу, соответствовали разным производствам. Оператор выборочно контролировал таким образом то одно, то другое предприятие. А поскольку одновременно в Центре работало несколько десятков операторов и никто не знал о том, что заказали его коллеги, то благодаря случайному выбору прослушиваемых произведений перерывы бесконтрольной работы любого производства были практически исключены.

Специальное устройство обнаруживало жанровые совпадения в концертных программах, составленных различными одновременно работающими операторами, и указывало в таких случаях на желательные их изменении. Впрочем, такие совпадении были чре!вычайно редки.

Сегодня он снова встретится с предметом своего тайного увлечения. Заказанная со вчерашнего дня программа концерта, которую Грстт завершил увертюрой Псрголези, возникла на экране без всяких примечаний.

Впрочем, к радостному предвкушению примешивалась грусть: это было последнее из сочинений композитора, упомянутое в каталоги Центра, поступившее, по-видимому, совсем недавно. Об этом позволял догадываться вид его формуляра, отличавшегося от прочих, появившихся вместе с ним на экране, когда Гретт просматривал раздел каталога, посвященный композитору. Различия заключались в некоторых особенностях кодировки, введенных несколько месяцев назад. Возможно, за этим новым формуляром скрывалась какая-то недавняя запись, а может быть — старая, когда-то по ошибке попавшая в другой раздел и сейчас вернувшаяся на место. Тогда, при просмотре каталога, Гретт не придал этому значения.

Смутное сомнение шевельнулось в нем, когда в первой же музыкальной фразе он уловил оттенок диссонанса. Мимолетный этот оттенок возник и пропал, так что Гретт едва успел протянуть руку к рычажкам регулировки. Уж не померещилось ли ему? Он объяснил свой порыв чрезмерной мнительностью, а главным образом — своей въедливой эрудированностью. Дело в том, что слегка резанувшее ему слух сочегание звуков считалось диссонансом во времени Перголсзи, впоследствии же оно было признано допустимым и не раз использовалось многими композиторами. Быть может,-во время записи увертюры дирижер намеренно придал этой фразе осовремененную эффектную трактовку?

Несколько секунд спустя фраза повторилась в той же трактовке, которая на сей раз не промелькнула малозаметным штришком, а властно окрасила исполнение всего последующего пассажа. Гретт растерялся. Перголези не мог писать так! Смятенный рассудок напряженно искал разгадку парадокса. Ее подсказала отменная память Гретта: он слышал когда-то о том, что к творчеству Перголези, как к источнику новых музыкальных идей, в середине XX века обращался Стравинский. Стиль этого композитора был хорошо знаком Гретту. Память, поощренная ощущением догадки, широким фоном расстелила за звучавшей из акустической системы мелодией фрагменты «Пульчинеллы» и «Поцелуя феи», «Эдипа» и «Аполлона Мусагета». То, что в этой мелодии несколько минут назад казалось странным, обрело соразмерность на таком фоне. Ту стройную соразмерность, которая позволяла уверенно исправлять неточности воспроизведения. Они стали резко заметными сразу, как только Гретт уловил ключ к пониманию звучавшей мелодии. Убежденный в своей правоте, он взялся за ручки регуляторов и начал корректировку, столь глубокую, на которую уже не имел права.

В те же минуты на одном из заводов химического синтеза разом во всех цехах стали изменяться условия технологических процессов. И на общезаводском контрольном пульте немедленно один за другим начали вспыхивать экраны поцехового контроля. Так бывало и раньше, когда в одном или нескольких цехах течение процессов отклонялось от нормы. Но это случалось не так уж часто, и одновременно в таких случаях светилось два-три, от силы полдесятка экранов. А тут они засверкали все до единого!

За пультом сидел в ту ночь Луммос — грузный бородач с репутацией добродушного тугодума. На заводе он работал года три, уме;] ладить с начальством, причем достигал этого без тени угодничества. Напротив, как-то раз он даже отважился отстаивать свою точку зрения, начальством поначалу не одобрявшуюся; последующий жесткий разговор в кабинете директора обнаружил, что свои суждения упрямец Луммос мог подкрепить тщательно обдуманными аргументами.

От контрольных экранов, вспыхнувших с роковой одновременностью, веяло предощущением катастрофы. Луммос, однако, оставался невозмутимым. Внимательно он просмотрел изображения на всех экранах, затем быстро произвел одну за другой несколько числовых выборок из поступившей от всех цехов информации, запрашивая каждый раз параметры, фигурирующие в том или ином законе природы. В каждой выборке запрошенные параметры находились в неожиданно четком согласии, диктуемом этими законами.

Луммос подождал еще немного. Изображения на экранах словно по команде замерли и лишь колыхались, постепенно успокаиваясь. Сама по себе эта картина была привычна Луммосу. Но до сих пор ее появление было кратковременным и фрагментарным: едва лишь вспыхивал контрольный экран одного из цехов, оповещая об отклонении какого-либо параметра от нормы, как тотчас чуть наметившийся уклон пресекался сигналом из Центра и исказившаяся было картина обретала прежние черты, совершив несколько затухающих колебаний; затем экран угасал. Дежурному оставалось лишь зафиксировать характеристики этого затухания: начальную амплитуду, декремент, частоту.

Между тем на экране числовой информации появились результаты текущего анализа продукции, [произведенной заводом в изменившемся режиме. Луммос не верил своим глазам: некоторые из показа-телей, за улучшение которых завод безуспешно боролся в последнее время, сейчас сместились к же лае -мым

 Прошло еще несколько минут. Угасавшие экраны вспыхнули с новой силой и опять почти одновременно. Теперь уже было ясно: эти отклонения не случайны, они подчиняются сигналам из Центра.

«Проклятье! — чертыхнулся Луммос, — Что там у них происходит? Авария? Нет, вряд ли: как ни отклоняются параметры технологических процессов от нормативных, они сохраняют строгую согласованность между собой. Какой-то эксперимент? Если так, то о нем следовало предупредить, а никаких предупреждений на завод не поступало. Экспромт какого-то лихого оператора? Тоже неправдоподобно: лихачей на такую работу не принимают...»

Однако раздумывать было некогда...*